А. Хибник, Мои учителя: Альберт Макарьевич Молчанов, 2005-2011
Мои учителя: Альберт Макарьевич Молчанов.
Альберт Макарьевич Молчанов. Доктор физико-математических наук. Основатель и директор Научно-вычислительного исследовательского центра (НИВЦ) Академии Наук в Пущино. Выпускник мехмата МГУ конца сороковых. Ученик И.М.Гельфанда. Сотрудник Института прикладной математики (ИПМ) в 50-60-ые годы, когда институт активно занимался атомными и космическими проектами. Часто упоминал в разговорах имена Ландау, Зельдовича, Келдыша, Гельфанда, с которыми тесно сотрудничал в ИПМ. Так же как и имена Тимофеева-Рессовского, А.А. Ляпунова, С.Э. Шноля, Жаботинского, Селькова, с общением с которыми было связано увлечение колебательными процессами в биологии в 60-ые годы, которое, в конце концов, привело Альберта Макарьевича в Пущино, где он сначала заведовал лабораторией математического моделирования в биологии в Институре Биофизики, а уже через несколько лет, вместе с Э.Э.Шнолем, организовал НИВЦ. И вот уже в 70-е Молчанов - мой научный руководитель в аспирантуре.
Кажется, я был первым официальным аспирантом в НИВЦ. О том, как я познакомился с Молчановым и попал в аспирантуру НИВЦ, я уже писал, так что повторяться не буду. Кроме необходимости найти приличное распределение и, желательно, аспирантуру, в Пущино и непосредственно к Молчанову меня привлекла перспектива оказаться в числе "энтузиастов".
Молчанов оказал очень значительное влияние на меня, как и на многих людей в Пущино и вне его пределов, смелым и нетривиальным подходом к математическому осмыслению биологических проблем и явлений. Личность чрезвычайно яркая и запоминающаяся. Пренебрежителен к устоям и традициям. И к авторитетам тоже. Любил показать своё интеллектуальное превосходство. При этом очень эрудированный, “насыщенный”, особенно в гуманитарной области, и всегда как-то своеобразно, ни с кем не спутаешь. Разговаривать с ним было интересно, но почти всегда трудно. До последних нескольких лет в Пущино я не мог побороть его интеллектуального превосходства. Потом мне это стало удаваться, и я мог вести разговор более-менее на равных (но и то только в узко-профессиональной области).
Молчанов много работал, но как-то странно. После своей докторской диссертации он, кажется, не опубликовал ни одной математической статьи. Он занимался математикой в контексте интересующих его биологических проблем, но к строгости не стремился, и все его публикации, начиная с конца 60-х годов, были на уровне идей и первоначальной их математической проработки (иногда весьма нетривиальной). При этом Альберт Макарьевич обладал удивительной математической интуицией, которая ему, вероятно, давала ощущение, что главное сделано, идея сформулирована, а остальное доделают другие.
Молчанов меня ничему не учил. Скорее, я сам учился. Больше по его статьям, связанным с моделированием, которые я прочитал почти все. Идеи там были необычные и увлекающие. В живом общении с Молчановым, слушая его выступления или его реакцию на выступления других, эти идеи обретали дополнительную убедительную силу и выпуклость. В итоге, через 2-3 года после приезда в Пущино я полностью изменил направление моей научной работы и стал заниматься дифференциальными уравнениями и качественной теорией. (До этого я занимался проблемами дискретной математики и распознавания образов с Г.М.Адельсон-Вельским.)
Впрочем, именно в это время я получил очень важный жизненный урок от Молчанова. Находясь в размышлениях относительно смены темы, я обратился к Молчанову за советом. На что получил прмерно следующий ответ: "Моё дело -предоставить вам крышу над головой, а всё остальное - это ваше дело."
Молчанов не любил или не умел принуждать людей к сотрудничеству с ним. Мне кажется, он полагал, что кто-то откликнется на его идеи и поставленные им вопросы и будет их дальше исследовать. Иногда он давал конкретные поручения научного характера, но я не помню, чтобы он требовал выполнения. (Может, это больше случалось с другими, но не со мной). Через неделю или месяц у него уже могли быть другие идеи, и о старых он просто забывал (так, по крайней мере, мне казалось). Когда я это понял (еще в аспирантские годы), с меня спало некоторое напряжение, и я перестал воспринимать поручения АМ, в особенности вызванные очередным увлечением, с абсолютной серьёзностью.
Вообще, Молчанов был чрезвычайно увлекающимся человеком. В особенности это казалось математического моделирования. Вероятно, он искренне верил в созидающую силу мат. моделирования. Из его увлечений я помню моделирование процесса ректификации (очистки) нефти, вместе с бакинскими коллегами, с ожиданием миллионных прибылей и оставлением Америки далеко позади. Другим увлечением было моделирование гребли, с ожиданием олимпийских побед нашей команды, тренированной по новой методике. Еще до НИВЦ-евского периода Молчанов увлекался моделированием иммунитета (и написал на этот счёт хорошую работу). Часто эти увлечения приводили в институт новых людей, как это было, например, в случае с греблей, когда в институт пришли Женя Коган и Евгении Ильич Маевский. (Кстати, от увлечения Молчанова моделированием гребли у меня остались мозоли на руках, так как Женя Коган привез в Пущино академические лодки, и мы стали ходить на них по Оке и осваивать какие-то навыки академической гребли. До сих пор эта память приятна.)
Многие увлечения-начинания Молчанова так ничем и не кончались. Но бывали и неочевидные повороты, как, например, в моём случае. По поручению Молчанова, в 1976 году я стал помогать бакинцам в проведении расчетов ректификационной колонны. Я стал размышлять об этой проблеме, построил упрощённую модель, которую мы исследовали с Ромой Борисюком (это был первый мой препринт), а это, в свою очередь, породило мой интерес к сингулярно-возмущённым системам и вычислительным методам для анализа периодических решений (предельных циклов), и так, постепенно, я вошел в новую для себя тему ("численные методы качественной теории дифференциальных уравнений и теории бифуркаций") , ставшую моей профессиональной областью и выросшую в одно из основных направлений института. Тема эта впоследствии уже никаким образом не была связана с нефтью, но вначале была нефть и идеи Молчанова, высекавшие искры.
Я находился под сильным влиянием Молчанова в первые 4-5 лет в Пущино. Постепенно я стал больше сотрудничать с Э.Э.Шнолем и А.Д.Базыкиным. Я был увлечен идеями Молчанова о роли критических режимов (точек максимального вырождения) и, претворяя их в жизнь, в собственном понимании и в том понимании, которое возникало в результате обсуждений с коллегами, мало откликался на новые увлечения Молчанова. Второй период взаимодействия с Молчановым был в конце 80-х годов. Мы с Витей Левитиным тогда стали разрабатывать интерактивные программы для анализа динамических систем, и Молчанов был одним из наших “заказчиков” (причем наиболее нетерпеливым) и критиков. Мы неоднократно с ним обсуждали, в каком направлении надо развивать эту деятельность. Помню, что начальную версию программы "TraX" Молчанов называл "Хибник-ноль"!
Ещё один урок Молчанова был связан с моей диссертацией. Молчанов практически не вмешивался в процесс созревания и написания диссертации. Однако когда дело подошло к защите, и надо было выбирать защитный совет, оппонентов и ведущую организацию, он включился "на полную катушку". Для него это было делом "политическим", т.е. связанным с выживанием института и отдельных его сотрудников в далеко не простом научном мире. Во время моей предзащиты кто-то высказался, что диссертация могла бы претендовать на докторскую (вероятно, в силу того, что в неё были включены несколько отдельных тем, связанных общими идеями). Альберт Макарьевич тут же отреагировал: "Лучше 200% кандидатской диссертации, чем 95% докторской". И предложение было снято. Оно, правда, неявно возникло ещё раз, уже во время самой защиты в Институте Биофизики (кажется, в результате эмоционального выступления Симона Эльевича Шноля), и резко раскололо совет, что чуть не привело к провалу защиты. При всей условности и размытости понятий "кандидатская диссертация" и "докторская диссертация" был преподан наглядный урок того, что эти понятия становятся вполне реальными, когда они затрагивают интересы членов учёного совета, принимающих решение по защите и имеющих степень доктора наук. Молчанов все эти аспекты тонко чувствовал и старался уберечь своих сотрудников от ненужного риска.
Необычная и яркая личность Молчанова привлекала в Пущино и особенно на наши годовые научные конференции много интересных людей. Мы учились, слушая лекции, участвуя в семинарах, выстраивая свои линии дружбы и научного сотрудничества. И в самой этой возможности учёбы посредством общения с сильными и интересными людьми была огромная заслуга Молчанова.
Последняя (на сегодняшний день) моя беседа с Молчановым состоялась в его кабинете перед нашим отъездом в Америку в 1995 году. Кажется, одной из тем было насколько серьёзно я отношусь к возможности длительной работы и жизни в Америке. (К этому моменту я уже 2 года проработал в Корнельском университете). Мне казалось, что у Молчанова было некоторое ощущение неловкости (которое он, конечно, не показывал), видимо, оттого, что был не в силах повлиять на ход событий и мой отъезд. А ведь я был не первым, кто к этому времени выходил из орбиты института и даже покидал пределы страны. Видимо, ощущения Альберта Макарьевича были сходны с ощущением родителя, который пытается примириться с тем, что его "птенцы" решили покинуть родное гнездо. Конечно, это упрощение. Но, видимо, уже тогда Альберту Макарьевичу было ясно, что какой-то период в жизни института (и в его жизни) заканчивается, что выстроенный им дом (скорее, им задуманный, а выстроенный им совместно с Э.Э.Шнолем и в значительной степени благодаря Эммануила Эльевича ежедневным усилиям, о чём отдельная история) начинает терять "энтузиастов". Тех когда-то молодых людей, которые разделяли его, Молчанова, увлечённость наукой математического моделирования в биологии, даже если они не всегда разделяли его конкретные увлечения.
А.Хибник Glastonbury, Connecticut, 2005-2011